Человек притчи

Незадолго до ухода Теодора вы сняли о нем фильм и написали книгу под рубрикой «Счастливая жизнь».

Александр Архангельский: Рубрике он очень удивился. Сказал: ну какая же это счастливая жизнь, сестра и дед погибли в Вильнюсе во время Холокоста, я переменил четыре государства, в том числе разорвал с Израилем, за который воевал. (Кстати, только по той причине, что Израиль стал не тем государством, о котором мечтал Теодор. Я не знаю, прав он или не прав, это не моя чашка чая. Но это была его чашка чая, и он отказался ее пить. И это был разрыв, травма, драма)

Но я ему ответил: мне кажется, счастье в том, что вы живете СВОЮ жизнь. Тогда как история, окружение, идеология предлагают нам обычно прожить чью-то чужую: стань вот таким, и все будет хорошо. На каждого из нас претендуют эпоха, среда, привычки, социальный класс. И страны хотят, чтобы ты был таков, каким они тебя видят.

Он не отказывал в лояльности государствам, потому что был хорошим гражданином. Но зато отказывал им в праве распоряжаться его жизненным опытом. Англия дала ему Орден Британской Империи — спасибо. Россия дала возможность реализоваться — спасибо. Но Теодор не был человеком государства, он был человеком города. Культура и лояльность города для него важнее, чем лояльность государства. Верность культуре своего города, его голосу он пронес через все. Этим городом был Вильно, где он родился. Для него было важно, что он виленчанин.

Английская культура научила его чувству дистанции: не обязательно человека любить, достаточно уважать. Уважение — это про него. Он уважал оппонента. Всякого собеседника. Кажется, Явлинскому говорил: политик должен быть предельно открытым и минимально откровенным. И если искать, кто в нем пропал, то это политик — борющийся за власть, умеющий удержать ее. Все остальное он реализовал сполна.

А почему пропал политик?

Александр Архангельский: Потому что он был слишком откровенен для этого.

По политическим убеждениям он, кстати, был «левым».

Александр Архангельский: Он начинал почти как коммунист. Партия, с которой он был связан, была крайне левой, хотя и не радикальной. Но его левизна все время мягчела. Он много раз рассказывал, что его знакомство с Мамардашвили в аудитории ВГИКа началось с услышанных им слов: историю строят не классы, историю строят люди. За этим тоже левизна, но замешанная на чувстве справедливости. А еще он был социальным работником, а социальный работник не может не быть левым, потому что у него чувство справедливости и чувство человечности просто сливаются воедино. Он был и либералом, в том смысле, что был уверен: каждый должен строить свою жизнь и отвечать за нее. Но при этом считал, что люди должны быть солидарными. Либерализм предполагает свободу выбора, а солидарность — совместные действия ради защиты конкретного человека.

Лет 15 назад, когда я пригласил в свою телестудию правого консерватора, пушкиниста Валентина Непомнящего, философа, полубуддиста Александра Пятигорского и Теодора, выяснилось, что они дружат, а Шанина называют Федей.

Кто-то из его учеников на прощании с ним вспомнил его слова: мысли должны быть пессимистичны, а цели оптимистичны. То есть понимая трезво, что жизнь несовершенна, надо двигаться вперед. В каком-то смысле эта формула глубоко светский аналог церковного присловия св. Силуана Афонского: держи ум во аде и не отчаивайся. Он, хотя был и безрелигиозным человеком, следовал этой максиме. Оценивая все скептически, давал оптимистический простор своей воле: надо все время что-то делать.

Трудно сочетаемые свойства…

Александр Архангельский: Он весь был сочетание несочетаемого: интеллектуал и деятель. Такая короткая дистанция между действием и мыслью обычно бывает у политиков. Но политики редко бывают настоящими интеллектуалами. Миттеран, Ширак, знавший русскую литературу так, как не всякий университетский выпускник. Может быть, и Эммануэль Макрон, бывший когда-то личным секретарем философа Поля Рикёра. (Рикёр благодарит его в одной из своих философских книг). Но вообще политик не обязан быть интеллектуалом, у него другая работа. А интеллектуал не обязан быть деятелем. А Шанин был и тем, и другим.

Что его привело в Россию? Почему он остался у нас?

Александр Архангельский: Это была и общественная, и личная — человеческая, сентиментальная — история. Он рассказывал у меня в фильме, что ему пробило сердце, когда он увидел фронтовика-инвалида (из тех, что ездили на дощечках) всего в орденах, сидящего в переходе. Он привык к мысли, что фронтовик — это человек, которому государство, независимо от совпадений с ним во взглядах, обязано, и всегда помнит о своем обязательстве.

Крестьяновед поступил по-крестьянски: прорастил университет, как зерно

Его ближайшим другом в России оказался тоже фронтовик, крестьяновед Виктор Данилов. Именно с ним они, не сговариваясь, в разных точках земли пришли к близким выводам о невероятном отличии русской крестьянской цивилизации от других. У нас в XIX и в начале XX века была страна мощных, мирового уровня, университетов и мощного, необъятного крестьянства одновременно. Обычно либо то, либо другое. И они с Даниловым сразу поняли масштаб бедствия, в котором был уничтожен материк и крестьянской, и университетской цивилизации сразу.

Личное чувство фронтовика, личная дружба с фронтовиком, невероятный научный интерес к тому, что было, исчезло и, может быть, вернется — вот что позвало его в Россию.

Плюс к этому открылась возможность, невозможная ни в какой другой точке развитого мира, создать с нуля университет.

Ему было интересно строить там, где уже есть свое?

Александр Архангельский: Строго говоря, русская университетская система — это классическая немецкая. Со всеми ее минусами и плюсами — слишком много часов в аудиториях, слишком большая горловая нагрузка у профессуры (нормальный европейский профессор читает в разы меньше). А у Теодора был шанс реализовать замысел по-настоящему европейского уровня: привнести новый опыт и развить старый. Надо сказать, что почти все подобные попытки — Американский университет и т.п. — не удались. Удалось только Шанину.

Почему?

Александр Архангельский: Потому что как крестьяновед он поступил по-крестьянски: начал проращивать зерно.

Создание Шанинки не было такой уж гладкой дорогой, его проекты рушились…

Александр Архангельский: Да, но заместителем Шанина по первой неудавшейся попытке создать университет был, например, Ярослав Кузьминов, создавший потом «Вышку».

А Шанин не терял упрямства. И когда академик Аганбегян дал ему возможность создать вторую «Шанинку», снова взялся за дело.

Что задавало его главные особенности и высоту?

Александр Архангельский: Он был из тех социологов, которые на самом деле философы. Как Левада, Заславская… Они, кстати, были его друзьями. И то, что он был социальным работником, не просто строка в биографии, а жизненная установка.

Он был человек притчи. И жизнь его похожа на притчу.

А высота его начиналась с его роста. Он понимал, что он высокий, и всегда смотрел вдаль. Но высокомерия в нем точно не было.

На его странническом пути, где государства менялись, как в калейдоскопе (Вильнюс, Алтай, Самарканд, Вильнюс, Лодзь, Париж, Хайфа, Бирмингем, Советский Союз, а потом жизнь на две страны Россия — Англия), ему помогал его сильный характер. При этом он никогда не ломал других. Готовый быть вожаком, он не стал бы уничтожать того, кто тоже готов быть вожаком. После его смерти многие говорили, что он был бесстрашный и бескомпромиссный. Нет, он был бесстрашный, но не бескомпромиссный. Если бы он не умел находить компромиссы, он бы ничего не сделал. Для него цель была важнее гордыни. Ведь именно гордыня не позволяет нам договариваться. А он умел договариваться, не жертвуя собой, своими взглядами, и методом для него был диалог. Он умел находить в диалоге «срединное поле», где царит не согласие или несогласие, но обе стороны колеблются, и готовы двигаться навстречу друг другу. Он был человеком этого «поля», где можно поискать друг друга.

В вашем фильме у Шанина на глазах часто выступают слезы. И это не возрастная эмоциональность, а обозначение чего-то высокого и милосердного.

Александр Архангельский: Его слезы не старческая сентиментальность, а его выбор. Он рассказывал мне (это не вошло в книжку, он считал, что при жизни этого печатать нельзя) о похоронах отца. Его отец, будучи сионистом, в Израиль так и не уехал, остался в Париже. И когда отца хоронили, добравшийся на перекладных (денег не было) Теодор увидел, как представители еврейской общины в Париже продолжают ругаться с ним и на прощании, бросая, как выражался Теодор, слова прямо в гроб. Теодор окаменел, и тогда раввин сказал ему: сильный имеет право на слезы. И это так.

Его жизнь учила отвечать за все. За себя, за других. Переживать за это. Но ты сам себе должен твердо сказать: вот это я готов эмоционально принять близко к сердцу, а это нет. Каждый должен определять предел растяжимости своего сердца.

Теодор во всех смыслах был расширенным человеком. Высокий, красивый. Ему все шло, кроме смерти. Но и смерть в итоге оказалась красивой. Когда с ним прощались, первые 20 минут просто тихо играла музыка, стоял гроб, и это было очень красиво.

Вопрос ребром

Что ему все-таки удалось десантировать к нам из английского образования?

Александр Архангельский: Я настаиваю на том, что он ничего не десантировал, но все проращивал. Учился у русского, советского в том, в чем нужно было учиться. Возил будущих преподавателей и библиотекарей в Кембридж. Единственное, что он точно десантировал, это университетская библиотека. До него здесь никто толком не знал, что такое настоящая университетская библиотека. Не место, где ты сидишь в тишине, отделенный от всего и всех, но открытое пространство, продолжение и ответвление учебной среды, где ты взаимодействуешь с профессорами, студентами. Вот это он точно десантировал. Даже архитектурно. А в остальном его живая, жизнеспособная «Шанинка» — пророщенный университет. Он иногда приглашал преподавателей, но не вез сюда десант английских профессоров, а отправлял туда русских, советских, доучивал их, соединяя их изначальный опыт с новым. Первый зам Ярослава Кузьминова Владимир Радаев, например, из первых поколений преподавателей «Шанинки», прошедших через Кембридж.

Знаменитая университетская библиотека в «Шанинке» единственное, что Шанин десантировал из английского высшего образования. Фото: instagram.com/shaninka

Что у него не получилось?

Александр Архангельский: Только один факультет — социальной работы. На работу в университетскую среду его выпускников не брали, а для простых социальных работников они были слишком квалифицированы. Зато практически весь культурный менеджмент в стране воспитан Шаниным. Он первым понял, что культура это не просто духовность, но и инфраструктура вокруг духовности. Духовности научить нельзя, а управлению инфраструктурой — можно. Поэтому везде, от Сколково до крупных благотворительных фондов почти все выходцы из «Шанинки».

Академия при президенте была бы иной, если бы внутри нее не жила «Шанинка».

Он воспитал новое поколение социологов. Все они стали заниматься новыми темами в социологии.

Россия до «Шанинки» и Европейского университета была страной успешных крупных университетов и неуспешных маленьких институтов. А сейчас есть успешные малые — и Европейский университет, и «Шанинка».

И «Шанинка» будет жить. Потому что он воспитал среду.